Все, кто пишет о Реверди, отмечают его манеру вводить в стихи элементы повседневной жизни, лиризм реальности. “Ничто так не увлекает меня, как чтение ежедневных газет”, — замечает он. При этом его совершенно невозможно представить себе приверженцем реализма. “Простой ум, — писал он, — выражает в темной форме то темное, то не могущее быть ясно выраженным, что он чувствует в себе”. Это, видимо, как раз та сложность, о которой говорит Т. С. Элиот в своей лекции “Три голоса поэзии”: “Если вам кажется, что поэт пишет непонятно, что ему все равно, понимаете ли вы его, или что он творит только для узкого круга посвященных, к которому вы не принадлежите, — помните: возможно, он пытается сказать то, что нельзя выразить никаким другим способом— и потому вам стоит обучиться этому языку” .
Стихотворения в прозе
Неприметный человек
Свисток — и состав тронулся весь в дыму, слившемся с низкими облаками.
Это длинный заплаканный поезд, и на каждом перроне — все новые расставанья и все новые руки машут платками вслед. А этот — совсем один, и очки его помутнели от потоков чужих слез или от ливня, бьющего по стеклу, к которому он прижался лицом. Он ни от кого не уехал, и никто не будет встречать его на вокзале.
К тому же о своих странствиях он молчит, он не умеет рассказывать о краях, которые видел. Может быть, он ничего и не видел, и, почувствовав на себе чей-то взгляд, опасается, как бы не начали задавать вопросы, и опускает глаза или смотрит в небо, с которым сливаются все новые облака. На станции назначения, не выражая ни радости, ни нетерпенья, он в одиночестве отправляется в ночь, и видно, как временами выныривая под фонарями, он пропадает вместе с маленьким чемоданом. Рядом с ним никого, или кажется, что никого. И все-таки, что-то движется вслед за ним, а может, и кто-то со странными очертаниями его тени.
Под открытым небом
Я, кажется, потерял ключ, и все вокруг надо мной хохочут, и каждый мне тычет в глаза свой огромный ключ, висящий на шее.
И только я не могу открыть ни одну дверь. Все разошлись и позапирали ворота, улица приуныла. Вокруг никого. Я начинаю стучаться повсюду.
Оскорбления брызжут из форточек; я ухожу.
И тогда за городом, на границе реки и леса, я обнаружил дверь. Просто дверной проем, без всяких замков. Я вошел и попал в ночь, у которой нет окон, а есть лишь тяжелый полог, и там, под охраной реки и леса, я смог наконец поспать.
Сумерки
Темнело, и расширялись кошачьи зрачки.
Мы сидели вдвоем на подоконнике, приглядываясь и прислушиваясь к тому, что творилось не где-нибудь, а внутри нас самих.
Вдали, за чертой, замыкавшей улицу сверху, деревья бахромой изрезали небо.
А город? Вот именно, где этот город, уходящий под воду, из которой сделаны облака?
Свежесть воздуха на лице и в мыслях.
И не было ничего вокруг ее бесплотного черного тела, только осколки неба, только клочки черной материи.
Она держалась меж домом и небом, точней, перед правой створкой окна.
Но таким большим ей казалось небо и ночные небесные дыры, днем спрятанные за облаками, что она неотрывно глядела сюда, ко мне в комнату. И этот отсвет перед камином, это в шумном дыханье камина стихавшее пламя — ей, наверно, могло показаться, или мне самому показалось, будто это звезда.
И глаза ее там, за оконным стеклом, на ветру.
